Адвокаты дьявола

Константин*, защищал насильника-рецидивиста:

У моего подзащитного было несколько таких преступлений [изнасилований]. Это серийный маньяк-насильник? Наверное, можно его так назвать. Он был неоднократно судим за изнасилование. И вся его жизнь заключалось в том, что он изнасилует очередную девушку, посидит 10–12 лет. Выйдет. Полгодика погуляет, подышит воздухом Центрального парка и опять садится в тюрьму.

Когда я встретился с ним, ему было лет 40–45. Я взялся за его дело — это моя работа, людей защищать. Вы же знаете, что за того же Чикатило (серийный убийца в советское время. — А.И.) люди были расстреляны. Их тоже кто-то защищал.

Когда узнал детали, понял, что это преступление точно он совершил. Выследил потерпевшую, в таком месте безлюдном, бараньи тропы в массивах. Осмотрелся, и вперёд. Всё происходило днём! Поэтому его на месте задержали. Прохожие шли, услышали крики, вызвали сотрудников.

Когда с таким сталкиваешься, думаешь: ну, а как он дальше будет жить? Я не переживал, не жалел и не боялся его.

Просто не понимал: а хочется ли сидеть в тюрьме за трёхминутное удовольствие? Ведь всё в этом деле свидетельствует о наличии умысла — он выбирает место, маскируется, идёт за вами, нападает...

Подзащитный сначала отказывался признать вину, потом признавал, потом снова отказывался. Менял свою позицию несколько раз. Я с ним работал как государственный адвокат — но работаю ли я за деньги или от государства, это никак не влияет на качество.

В этом деле я хотел добиться, чтобы все обстоятельства установлены были. Чтобы всё было по закону. Дали ему 10 лет, максимальное наказание по его статье — 15 лет.

— То есть вы уменьшили срок наказания серийному насильнику?

Возможно, и так. Но, поймите, не я решения принимаю, клавиши не у меня. Это суд принимает решение, по своему внутреннему убеждению. Я просто всё представил в таком виде, как этого требует закон.

Про потерпевшую, конечно, думал. Ей просто не повезло оказаться не в то время не в том месте. Жалость я не испытывал к ней. Напротив — ей повезло, она живая, невредимая осталась. Многие насильники бьют жертв, лицо ножом режут. Для девушки, молодой девушки, это страшно. Пострадавшая по моему делу просто отделалась лёгким испугом. Всё нормально у неё — со временем этот случай забудется.

А жалко мне тех, кто остаётся калеками после таких встреч. Всех не пожалеешь в моей профессии, понимаете?

И работать по таким делам, как изнасилования, мне не особо нравится. Интересней групповые дела — грабежи, разбой. Живые дела, интересные. Много событий, много обстоятельств. Можно профессионально подойти и снизить наказание подзащитному — вместо восьми лет он получит четыре года тюрьмы. Вот это интересно.

А этот насильник — ему и в тюрьме сейчас будет гораздо проще, чем раньше. Ну, будет он в блатной иерархии называться Васей или Петей. Ему же это безразлично.

Но это не то преступление, за которое можно назначить смертную казнь. Стерилизация — вот это бы был выход.

Александр*, представлял в суде интересы убийцы:

Клиент пришёл вместе со своей девушкой в гости к приятелю. Там находился потерпевший, они были шапочно знакомы. Этот потерпевший толкнул девушку клиента, и ему это не понравилось: подзащитный схватил нож, пара ударов — и мужчина мёртв. И всё это происходило на глазах у других людей.

Я многое видел. Был случай, когда мужчина в компании убил женщину из-за обидного слова. Взял гардину, ударил по голове, а потом ещё и для верности ножом зарезал. И закопал тело на участке. Ужасно, да, но он был пьян. Мой подзащитный — совершенно трезв.

И что меня удивило. Во время суда люди обычно раскаиваются. Многие — хотя бы потому, что теперь им долго сидеть. А мой подзащитный во время последнего слова сказал, что нисколько об убийстве не сожалеет. И если бы опять возникла такая же ситуация, он поступил бы точно так же.

Хотя человек признал вину. Но, с другой стороны, отрицать виновность в его случае было бы глупо: свидетелей много.

Молодой человек получил восемь или девять лет. Но меньше десяти, это точно. Я добился, чтобы дело было квалифицировано по ч. 4 ст. 111 УК РФ (умышленное причинение тяжкого вреда здоровью, повлекшее по неосторожности смерть потерпевшего, максимальный срок наказания 15 лет лишения свободы. — А.И.).

Я не помогал ему скостить срок. Я выполнял свою работу: показал суду лучшую сторону этого человека.

Эта женщина ждала ребёнка, он потенциальный отец. Человек работал, вёл нормальный образ жизни. Обычный работяга. Мог жить и жить, но произошёл какой-то всплеск гнева.

Я действую только в интересах своего доверителя. Тут не может идти речи об эмоциях, жалости. Каждый человек имеет право защищаться любым способом, не запрещённым законом. И услуги адвоката — один из этих способов.

В работе адвоката на первом месте стоит гонорар, а не какие-либо моральные и нравственные ценности.

Если вы напишете, что я циничный адвокат, — я не обижусь.

Про пострадавшего я вообще не думал. Я работаю только со своим доверителем. На этапе суда я становлюсь единственным человеком, который за него. Все остальные — против. Государство в лице прокуратуры и следствия, как таковой суд со всей его объективностью. Общество, и даже родственники и друзья. И ты фактически становишься для своего клиента единственным человеком, которому он доверяет.

Конечно, все мои клиенты совершают преступления. Все врут, что не делали это. На практике очень редки случаи, когда клиент тебе всю правду, как святому отцу, изложил. Но всё равно моя обязанность — защищать человека, что бы он ни совершил.

Какой бы ни был исход, итоговое решение примет суд. Мы лишь стараемся, чтобы решение было лучше для наших доверителей.

А если ты испытываешь какие-то эмоции, какое-то отвращение... Если у тебя моральные ценности выше и ты не можешь с ними справиться и возникает презрение к своему доверителю — такому адвокату точно нечего делать в уголовном судопроизводстве.

Даже маньяк — он в любом случае человек. И с ним тоже надо работать, реализовывать своё право на защиту. Мне не важно, в чём обвиняется мой клиент. Это то же самое, как задать вопрос врачу: «Какой у пациента должен быть диагноз, чтобы вы отказались его лечить?». Врач в любом случае должен оказать помощь. У адвокатов так же.

Геннадий Лекчилин, защищал мужчину, убившего из ревности жену:

Года четыре мой подзащитный жил вместе с супругой. Она изменяла постоянно, он об этом не знал. Потом донесли информацию друзья и подсказали, где жена и любовник находятся в данный момент. Он приехал и застал их. Зарезал жену ножом, прям на глазах этого любовника.

Решил, что именно жена виновата в измене, любовника не тронул.

Вину признал в конце процесса, на следствии не признавал. Пытался убедить всех, что был в состоянии аффекта, но экспертиза показала, что это было именно умышленное убийство.

Ему дали одиннадцать лет из пятнадцати. Я защищал своего подзащитного всеми доступными средствами. Чтобы усугубить его положение, есть прокуратура. Зачем тогда нужен адвокат, если он будет поддерживать линию прокуратуры?

Я вообще за все дела берусь, кроме половых преступлений и терроризма. На эти дела у меня табу. Моральная установка. Там оправданий нет. Убийство я могу оправдать, но за серийного убийцу я бы навряд ли взялся.

С убийствами как — возьмёшь материалы дела почитать, поговоришь с подзащитным. И вырисовывается совсем другая картина, не та, которую рисуют следователи. Это если человек оступился первый раз. А есть рецидивисты, которые неисправимы. Я от таких дел открещиваюсь, когда помочь невозможно. По-любому рецидивист будет осуждён на длительный срок и по максимуму. Обычно, когда берёшься за дело, — наметишь перспективы, подумаешь, сможешь ли помочь человеку.

А так, чтобы деньги сорвать, — нет. Я работаю только на результат.

Но я не психиатр, не благотворительный центр. [К делу] с чисто профессиональной позиции подхожу. Сейчас у меня один процесс, через три часа другой. За каждого переживать здоровья не хватит. Раньше переживал сильно, первые годы. Сейчас чисто прагматически подхожу. Выполняю просто свою работу, качественно, чтобы в конце клиент сказал: «Спасибо тебе, Геннадий Михайлович». Мне это дороже гонорара за работу.

Смертная казнь нужна. Для устрашения, но не применять её на практике. Даже к террористам и педофилам — их Бог накажет, это смертные грехи. Пусть он [преступник] проведёт годы за решёткой, чем быстро получит пулю в лоб, это слишком мягкое наказание для него.

Николай*, участвовал как адвокат в допросе серийного убийцы:

В тот день я дежурил, мне позвонили и позвали на допрос, как адвоката по назначению. Как обычно, я просто поехал, не зная, что меня ждёт. Только когда стал заполнять ордер, уточнил данные подзащитного и статью. Оказалась ч. 2 ст. 105 (убийство двух или более лиц. — А.И.).

По версии следствия, человек убивал людей, тела прятал. Что им двигало — не знаю, но серийным убийцей, если он правда совершил всё это, его назвать можно.

Когда я лично общался с подзащитным, у меня не сложилось какой-то уверенности, что именно он совершал убийства. Мне он показался обычным нормальным человеком, даже спокойным и воспитанным. Хотя как вычислить маньяка? У него же нет метки «убийца» на лице.

Я участвовал всего на одном допросе, потом обвиняемый поменял адвоката. У меня не сложилось впечатление, что человек может совершить убийство. Он вообще никакого негативного впечатления на меня не произвёл. Наоборот, достаточно вежливо мы с ним общались.

Я ему сказал: «Вы как считаете необходимым, так можете и поступать». Если вы не считаете себя виновным, это ваше право и соответственно в этом же духе вы должны отвечать на вопросы следователя». Потом я сначала следил за делом через знакомых, мне было интересно. Человека признали виновным, но сколько ему дали, я уже не вспомню.

Если бы мне предложили вести дело это до конца, я бы согласился в силу профессионального долга. Адвокат не выносит решение по делу и не назначает наказание. Он помогает уравновесить баланс. А справедливость и уход от уголовной ответственности — это разные понятия. Поэтому, даже если человек действительно совершил преступление и благодаря мне ему уменьшили срок, это не значит, что он ушёл от наказания. Если человек невиновен, то адвокат должен помочь ему доказать свою невиновность. Всё просто. На исход дела моё убеждение о виновности или невиновности человека не влияет. Я просто исполняю свой профессиональный долг.

Понятие морали в уголовных делах достаточно скользкое. Нормы морали в разных странах отличаются и часто расходятся с нормами права. Допустим, недавно у меня консультировалась женщина о том, как она может выписать из квартиры свою 92-летнюю маму. Я её проконсультировал. Понимаете, она ко мне обратилась за помощью. И здесь понятия совести и морали — не моя прерогатива. Меня спросили — я ответил, задался вопросом «Почему?», но у человека были свои аргументы.

Я, конечно, человек, и какие-то обстоятельства жизненные всё равно пропускаю через себя. Но, думаю, не только адвокат сталкивается с тем, что ему некомфортно осуществлять свою работу, но это профессиональный долг, никуда от него не уйти.

Даже если человек совершил преступление — у него должно быть право на защиту. А убийца он или нет, об этом можно говорить, только когда есть решение суда, вступившее в законную силу.

*имена изменены по просьбе героев публикации, однако известны редакции.

Читайте также:

Именем народа: как устроен суд присяжных, и почему они боятся за себя и свои семьи.

Три новосибирца рассказали НГС, как судили опасных преступников, — одному из них это стоило работы.