«Девушка и смерть» end загадочная русская душка

В рамках фестиваля «Другое кино» прошли предпремьерные показы фильма «Девушка и смерть», на которых, против ожиданий, не случилось аншлагов. Хотя уже одно только упоминание имени голландского режиссера Йоса Стеллинга, до недавнего времени приводившего в священный трепет любого продвинутого киномана, вроде бы должно было гарантировать повышенный интерес к фильму.

Второй серьезной заманухой априори была Рената Литвинова — еще одна культовая фигура, чья популярность давно уже преодолела чисто синефильские границы. Однако на самом первом показе этой картины зал был скорее пуст, чем полон: вместе со мной и куратором программы на сеансе в ТРК «Ройял Парк» едва набралась дюжина зрителей. Если фестивальные показы считать лакмусовой бумажкой, по реакции которой можно строить прогноз относительно будущей прокатной судьбу ленты, стартующей в России 16 мая, то она особых иллюзий не вызывает. И если фильм пойдет в Н-ске больше чем в одном зале, то это уже можно будет считать успехом.

Бородатый русский врач Николай (похожий на Чехова без пенсне) сходит на какой-то невзрачной станции под Лейпцигом, чтобы посетить заброшенный местный отель, возложить цветы на могилу с именем Elise и предаться воспоминаниям о своей юности. В ту пору, в конце позапрошлого века, он по пути в Париж решил на одну ночь остановиться в этом отеле. Но той ночи будущему эскулапу хватило, чтобы без памяти влюбиться в содержанку местного нувориша — симпатичную, но какую-то вяловатую девушку, с тем самым именем, что увековечила могильная плита. Собственно, 90 процентов фильма — это как раз и есть развернутый флэшбек трагического романа чахоточной куртизанки Элизы и влюбленного в нее студента Николая, которому затем еще не раз пришлось сюда возвращаться…

Сняв в 2007 году фильм «Душка», Стеллинг, видимо, решил, что раз и навсегда разгадал загадочную русскую душу. Картина та и в самом деле удалась, не в последнюю очередь благодаря Душке, которого сыграл Сергей Маковецкий, и верности Стеллинга своему стилю — иронично-абсурдистскому кино с минимальным количеством произносимых в кадре слов. Но в «Девушке и смерти» он отказывается от того и другого, кардинально меняя жанр и манеру высказывания. В результате получается шутовская и одновременно претенциозная «трагедия», фиксирующая тот почти неизбежный (но не обязательный!) момент, когда художник вдруг начинает терять связь с реальностью. Когда в творчестве того, кто еще вчера волновал тебя до глубины души, вдруг проступает нечто, за что начинаешь испытывать неловкость. Полагаю, вы заметили, как в 1990-е это случилось с трио наших великих комедиографов — Рязановым, Данелией и Гайдаем.

Сказать, что «Девушка и смерть» — провал и начало конца большого режиссера, будет все-таки преждевременным. Стеллингу всего 67 лет, и на фоне, например, 104-летнего португальца Оливейры, не устающего поражать бодростью духа, он выглядит почти подростком. Скорее всего, голландский режиссер обжегся именно на своей уверенности, что постиг этот, так чарующий западного человека секрет русской души. Однако жонглирование стереотипами и архетипами русской культуры заставило в этом его понимании серьезно усомниться, а его самого высветило в не самом выгодном свете.

Начать можно с того, что Стеллинг сует едва ли не в каждый второй кадр томик Пушкина. Наверно потому, что Пушкин — это наше все. В отличие от Горького, перу которого принадлежит одноименная (но не односюжетная!) сказка, про которую Сталин сказал, что «эта штука посильней чем «Фауст» Гете». Чувствуете, какой культурный контекст невольно выстраивается? Тот еще. Стеллинг пытается упаковывать «наше все» в формат бульварной мелодрамы — по собственному усмотрению или по прихоти российских продюсеров, не знаю, но тот факт, что без русских денег этот проект вообще бы не состоялся, ни для кого не является секретом. Однако получается у него какая-то какофония из фарсово-маскарадного декаданса, высокопарных до неприличия страстей и (не поверите!) текста одноименной песни современного русского исполнителя Алексея Петрова, больше известного под именем Decorator:

Там в душной комнате больная девушка и смерть…

Играют в шахматы на то, кому от счастья петь,

Кому в сырой земле да в деревянном сарафане тлеть…

Стеллинг, в прошлом много работавший с мимами, в этом как раз не изменяет своей манере: некоторые актеры так добросовестно хлопочут лицами и пучат глаза, будто тужатся, что начинаешь сомневаться в иносказательности красивого выражения «рождение роли». Рената Литвинова, как обычно, пытается исполнить свой неповторимый образ — «психофизиологический моноспектакль имени себя». И хотя особенно ей тут не дают развернуться, неадекватная девушка времен Серебряного века у Литвиновой получается даже в образе падшей женщины, исполняющей для двух главных героев роль свахи так, словно играет смычком на арфе. Это как это? — спросите вы. А вот так это — как Бог на душу положит. А Литвиновой, как правило, он «ложит» всегда одинаково.

Приколист и парадоксалист Стеллинг неожиданно (для меня, во всяком случае) сотворил здесь такую замороку из безысходности и обреченности, что рядом с ним даже балабановский «Морфий», благодаря которому мы в основном и знаем актера Леонида Бичевина (Николай в юности), покажется «Повестью о настоящем человеке». А симпатичная голландская актриса Сильвия Хукс, которой режиссер явно протежирует и которая так волновала и возбуждала его альтер-эго в «Душке», тут, в роли Элизы, как-то совсем безнадежно увядает и тем самым заставляет усомниться (лично меня) в любовной одержимости главного мужского персонажа. Но что сделано, то сделано — из песни слов не выкинешь:

Того, кто сделал, что все так криво,

Я в жерновах ладони перетру.

А после сяду на край обрыва

И прошепчу на ухо ветру:

«Ты унеси меня туда, где девушка и смерть…».

Фото kinobar.net