Чума на вашу классику!

Активно гастролирующий по миру театр «Эрмитаж» за Урал выехал впервые. Художественный руководитель «Эрмитажа» Михаил Левитин был приглашен в Новосибирск, чтобы участвовать в качестве режиссера в постановке оперы «Ревизор» на сцене НГАТОиБ. Побочным эффектом стал привоз четырех спектаклей театра «Эрмитаж», которые были показаны в камерном зале филармонии и Доме ученых СО РАН. Ими стали «Пир во время ЧЧЧумы» (витраж из вдребезги разбитых «Маленьких трагедий» Пушкина), «Леокадия и десять бесстыдных сцен» (постановка причисляемого к самым скандальным пьесам ХХ века «Хоровода» Артура Шницлера), «Хармс! Чармс! Шардам!». И наконец «Под кроватью» (по заявленному жанру – игра на нервах).

Посетив три спектакля, корреспондент НГС.РЕЛАКС попыталась объединить в один материал заметки простого зрителя. Их некоторую сумбурность может оправдать сама суть мира, показанного «Эрмитажем», – хаотичного, эксцентричного, гротескного, постоянно рвущегося и демонстрирующего в прорехах неожиданности вроде Человека с чемоданом (Владимир Шульга), забредающего на чумной пир из века двадцатого и декламирующего «Элегию» друга Хармса Александра Введенского. Кстати, считается, что с ОБЭРИУтами у худрука «Эрмитажа» особенно нежные отношения – в результате и Пушкин, и Достоевский у него становятся немного Хармсами.

«Пир во время ЧЧЧумы»

Практически в зрительном зале на возвышении восседает председатель пира (Дарья Белоусова), в застывшей гримасе стянувшая лицо в маску смерти. Зрителей на первых рядах заставляют встать и выпить шампанского за упокой души весельчака Джаспера. Вовлечение зрителей в действие «Эрмитаж» вообще использует на всю катушку – актеры бегают по залу, пристают к зрителям, вопрошают, «кто вообще организовал эти гастроли?».

Пирующие вытаскивают на сцену ванну, в которой в шампанском и золотых вуалях купается погибшее, но милое создание (в левитинской постановке таковые превращены в трогательных, но ужасно пластмассовых кукол). Из опрокинутых антикварных книжных шкафов (они же гробы, они же чемоданы) извлекаются персонажи, на пушкинском пиру не замеченные: Дон Карлос, Сальери, Скупой рыцарь... В какой-то момент услужливо перевернутый вверх ногами Моцарт играет на рояле, подвешенном вверх тормашками над сценой. В этот хаос вбегает некто на грани нервного срыва и страстно, захлебываясь, с горькой обидой диктует председательнице письма. Но эти письма не только уже отправлены, но и опубликованы – в последних томах пушкинских собраний сочинений.

Все это буквально льется через край, никак не желает упорядочиваться и отказываться от праздника жизни, от которого устаешь почти физически – но это приятная усталость с легким хмельным головокружением. Читая пушкинский текст, слово «зараза» здесь произносят так, что оно оказывается не существительным, а междометием. Есть подозрение, что в силу некоторых особенностей обычного преподавания литературы в школе, которое иногда часто оказывается надежной вакциной от любви к «нашему всему», любое творческое хулиганство на территории великой русской классики еще очень долго, даже давно перестав быть новаторским, будет восприниматься большинством зрителей с восторгом.

«Хармс! Чармс! Шардам!» – ликбез по Хармсу

Уже в фойе – по замыслу создателей – зритель, от души раздавая пинки разбросанным тут и там невесомым серебристым шарам, должен стряхнуть с себя излишнюю серьезность. Актеры разъезжают по сцене на ретро-автомобильчике, срываются то в пляс, то в пение хором и изображают «американский мюзик-холл» (например, история о человеке с тонкой шеей, который забрался в сундук, подается как один из смертельных аттракционов для любящих острые зрелища янки).

Впервые постановка увидела свет в 1982 году и стала первым явлением Хармса на советской сцене. Можно представить, как дуракаваляние по Хармсу перетряхивало представления о театре тогда, четверть века назад. Сегодня кажется, что спектакль бегло знакомит с хармсовскими текстами – как школьная хрестоматия: в два часа уложились самые запоминающиеся хармсовские абсурдики и абсурдища. И все?

Привкус детского праздника напоминает о тех временах, когда Хармс считался исключительно детским писателем. Актеры перебрасываются с залом серебряными шарами, на сцену выводят живую крюкицу (или кукикрятицу)... И остается впечатление действа радостного и легкого, но слегка устаревшего, и на личный взгляд корреспондента НГС.РЕЛАКС, несколько поверхностного. Хотя «поверхностность» всегда дружит с «легкомысленностью», а «Хармс! Чармс! Шардам!» предназначен «исключительно для легкомысленных людей». Впрочем, то же ощущение оставило и «Под кроватью».

«Под кроватью»

«Веселее Достоевского – до расстрела – в русской литературе человека не было», – заметил Михаил Левитин перед началом завершившего гастроли «Под кроватью» (по «Чужой жене и мужу под кроватью» Достоевского). Во втором отделении сконцентрировалась комедия о том, какой скверный и стыдный анекдот – скрываться под кроватью от вернувшегося домой мужа. Комедия гротескная до пределов: персонажи не разговаривают, а пищат и рычат, не жестикулируют, а надев на руки ботинки, изображают лилипутов.

Первое же отделение почти целиком отдано именно обещанной в программке «игре на нервах». Вот, чеканно вышагивая, появляется петербургский чиновник (именно так – с выпяченной грудью и походкой заводного петуха – зритель в детстве представлял себе «книжных» чиновников царской России по иллюстрациям к школьным изданиям классики). Неподвижный силуэт застывает на бесконечно долгие минуты. Или актрису «заедает» на последнем выходе перед антрактом, и она выскакивает снова и снова.

Проблема в том, что зрителю слишком легко избежать художественной трепки своих драгоценных нервов – достаточно остаться равнодушным и заняться бесцеремонным рассматриванием соседей по залу. Одни смеются, другие громко комментируют «заминку» на сцене, третьи робко хлопают, пытаясь поторопить события.

Так получилось, что выбранные для показа в Новосибирске спектакли провоцируют на ужасно несерьезные и легкомысленные желания. Хочется запустить в потолок серебряным шаром, немного беспокоит самочувствие вялого пуделька, которого, как в кукольном театре, высовывали из-за ширмы и душили-душили, и не терпится попробовать на вкус фонетику произношения «т-т-т-ч-ч-ч-чума».

Елена Полякова

Фото предоставлены оргкомитетом Sibaltera